От природы я родился с пустыми руками,
И у них в объятьях всегда были только они сами.
Потирая друг друга от холода в кармане,
Они не знали, что есть что-то за гранью этой джинсовой ткани.
Пустым ладоням было дано обнимать лишь грубо,
Нервно, с силой, так же как они прижимались друг к другу.
Только так они ощущали касаний наслаждение,
И так было всю жизнь, с самого рождения.
Сначала пустые ладошки сжимали мамин палец,
Потом игрушки, ветки, землю, школьный ранец.
И всё что к ним попадало, они сжимали очень крепко,
Боясь отпустить, как клетка, ведь в их объятьях так редко
Попадалось что-то хорошее, наполняющее их светом,
И поэтому, они не понимали, как это – держать и не сжимать это.
И однажды моим ладоням приснился сон про мотыльков в поле,
Они кружили роем, и не испытывая ни наслаждения, ни боли.
Они были совершенны, и поэтому ничего не желали,
И мои руки играли с ними, брали в ладони, но не сжимали.
Ночь прошла, прошли игры, сон растаял,
И только ощущение трепещущих крыльев в ладонях оставил.
И я себя заставил разжать ладони по утру,
И этими же руками написать для себя самую важную сутру.
О том, что есть то, что для счастья не требует крепкого сжатия,
Где счастье есть, уже просто желать его.
И с тех пор, ничего не беря в свои пустые ладони,
Я мечтал собрать в горсть тех мотыльков с того поля.
И в длинных поисках, расслабив руки через волю,
Средь можжевел я нашёл
Тебя, ты оказалась тем полем.
А мотыльков роем оказались твои ресницы,
Которые, не прекращая, дивиться,
Я прикрываю…
Так долго вместе прожили, что снег,
Коль выпадет, то думалось – навеки.
Что, дабы не зажмуривать ей век,
Ладонью прикрывал, и веки,
Не веря, что их пробуют спасти,
Метались там, как бабочки в горсти.